Те Места, Где Королевская Охота[Книга 1] - Сергей Лифанов

До Школы было недалеко, а времени оставалось достаточно, поэтому когда Хастеру на глаза попалась вывеска цирюльни, он, ощупав подбородок, решил было зайти, но рассудив, что недельная щетина вряд ли еще вышла из моды, раздумал.

И уже через минуту вбегал по стертым многими тысячами пар студенческих ботинок ступеням старинного здания родимой и благословенной Его Императорского Величества попечения Высшей Политехнической Школы.

Занятия должны были вот–вот начаться, и в просторном вестибюле было почти что пусто, а нерадивых задержавшихся седобородый, древний — как поговаривали шутники, чуть ли не ровесник самого здания — дядюшка Вход — Выход разгонял по местам звоном колокольчика, хрипловато приговаривая:

— По аудиториям, господа студенты, по аудиториям! Лекции начинаются!

На ближней колокольне ударили часы, в коридорах и на лестницах стало совсем пусто и тихо, стихли уже и приглушенные шаги профессоров, спешащих занять места на своих кафедрах, и Хастер остался в вестибюле один, со стариком Входом — Выходом, усевшимся, как всегда что–то там делать в своем закутке.

Пока все успокаивалось, Хастер почитал новости на доске объявлений, а потом подошел к привратнику поинтересоваться, не было ли для него писем.

Старик отложил свое обыкновенное занятие — между делом он переплетал фолианты для библиотеки Политехнического музеума, и переплетал весьма недурно, чем и подрабатывал на жизнь в довесок к и без того, впрочем, неплохому жалованию, — посмотрел на Хастера с неодобрением, но ничего нравоучительного не сказал, а повернулся к большому стенду с ячейками.

— Тенедос, Тенедос… Это, значит, на букву «тыть» будет, — приговаривал он, ведя корявым пальцем по рядам ячеек. Потом взял несколько конвертов и долго перебирал их, бормоча себе под нос.

Писем для Хастера оказалось два: одно из самой Столицы, почти месячной давности, а потому утратившее всякую актуальность — писала одна из его знакомых, роман с которой был сколь скоропалительным, столь и легковесным; второе было из Таласа, но его Хастер, пробежав два абзаца, отложил на потом.

Сунув письма в карман и отблагодарив старика мелкой монеткой, Хастер поднялся на второй этаж и пошел прямиком к кабинету проректора. Тут, на самом пороге проректорской обители, он и встретил, наконец, хоть кого–то знакомого из студиозусов. Прямо из распахнувшейся двери на него вылетел Ортис Лагар, математик–прикладник с параллельного потока.

— О, Тенедос! — воскликнул он, и чувствовалось, что рад он не сколько встрече с Хастером, сколько хорошее настроение у него само по себе: может, договорился о пересдаче зачет–задолженности, а может, просто получил освобождение от занятий под предлогом тяжелой болезни горячо любимой тетушки. — Уже вернулся! Ну, как там, в Таласе?!

— Мокро, — коротко ответил Хастер, поморщившись. — Проректор у себя?

— Куда он денется, аспид! — жизнерадостно восклицал Ортис, потрясая листом зеленой бумаги с гербом Школы. Так и есть: любой студиозус легко опознал бы в этой бумажке разрешение на пересдачу экзамена, документ вожделенный многими, но не многим даруемый высочайшей милостью проректора Школы отца Бахари. — А мы завтра собираемся весну встречать! «День не в счет — да новый год!» — пропел Ортис слова известной песенки и продолжал гомонить: — Ты как, с нами?! Такая компания собирается!.. Только извини, брат, девочку тебе самому организовывать придется, у нас все по счету…

У Хастера от восторженных возгласов приятеля даже голова разболелась. Вообще–то Ортис был парень неплохой, только очень уж шумный, и долго быть с ним в одной компании не рекомендовалось. Поэтому Хастер отказался от предложения даже с некоторым удовольствием:

— Не могу. Я уже приглашен.

— Ах да! Я ведь и забыл! Ты же у нас «титулякнутый»! — не убавил тона Ортис. — Привет там Императору!.. Ладно, еще увидимся! Спешу! — Он еще раз махнул бумагой — и был таков.

— Пока, — хоть и запоздало, но облегченно ответил Хастер в пустоту коридора.

Он задержался перед проректорской, чтобы привести себя в порядок, и, постучав, шагнул в приемную.

Секретарь оказался из новеньких — скорее всего один из тех провинциальных вундеркиндов, что, начитавшись и проштудировав бессмертный труд «Досуги на Старой мельнице», забрасывали его создателя, коим был никто иной как сам отец Бахари, парадоксальными вариантами решения особо каверзных задачек, чем мнили себя льстящими тщеславному старику. Но именно, что мнили… Впрочем, сам Хастер в этом плане тоже был не без греха, но давно понял, что не токмо этим единым возможно заслуживать уважение проректора. Юнец–секретарь, впрочем, кажется, еще пребывал по этому поводу в святом неведении.

— Господин проректор у себя? — осведомился Хастер.

Мальчишка посмотрел сквозь него прозрачными глазами и проронил величественно:

— Господин проректор занят. Извольте обождать.

Он кивнул на ряд нарочито жестких и неудобных стульев вдоль стены, но Хастер приглашение проигнорировал, а со всем удобством устроился в единственном мягком кресле, которое стояло в углу и именовалось «родительским». Рядом с «родительским креслом» стоял круглый столик, на котором как всегда валялись несколько номеров «Политехнического вестника». Хастер выбрал самый свежий.

Вундеркинд–секретарь недовольно глянул на него, но возражать не стал. Умный мальчик, далеко пойдет — сразу догадался, что, возможно, посетитель в своем праве так поступать, а значит, на всякий случай надобно быть с ним поделикатнее. Выждав паузу, как ему показалось, вполне достаточную для сохранения авторитета, но не утомительную для посетителя, он взял со стола тонкую папочку и проскользнул в кабинет — вышколено, бесшумно. Появившись назад через минуту, он кивнул глянувшему на него Хастеру:

— Пройдите.

Преподобный отец Бахари, проректор Его Императорского… и так далее Политехнической Школы, создатель и бессменный редактор «Политехнического вестника», автор неимоверного количества работ в области математической логики, математической статистики, а так же интегрального, дифференциального и тензорного исчисления, магистр и гроссмейстер всего–чего–угодно, а равно и анонимный (якобы) автор «Досугов на Старой мельнице», сидел за огромным письменным столом, живописно заваленным книгами, бумагами и всяческими принадлежностями, не всегда имеющими прямое отношение к писчим, и увлеченно читал толстый том в кожаном переплете.

— Имя–фамилия–курс-факультет? — потребовал он и, не отрываясь от занятия, потянул к себе журнал учета академической неуспеваемости. Вид у него при этом был соответствующий: украшенные благородными сединами густые брови насуплены, глаза не видны, но все равно, ясное дело, суровы, уголки полных губы укоризненно опущены вниз и даже, кажется, сама короткая пегая бородка в пол–лица полна скорбного осуждения.

— Тенедос Хастер, ваше преподобие, четвертый курс, прикладная математика, _ ответил Хастер с улыбкой.

Его было не провести. Гроза неучей хоть среди студентов, хоть среди преподавателей и чиновников от преподавания, преподобный Бахари был не только любимцем большинства студиозусов, но и душой любого собрания или вечеринки, способный даже самое заштатное и официальное мероприятие превратить в нечто более–менее приемлемое. А списки с его лекций годами ходили среди поколений студиозусов, постигавших по ним не одни только математические премудрости, но также учившиеся риторике и остроумию. Любовь и уважение студентов к своему проректору были столь же велики, сколь велико было неблагожелательство к нему среди начальства. Но авторитет отца Бахари был непререкаем, иначе не бывать ему не то что проректором, а и просто деканом. Впрочем, злые языки поговаривали, что преподобному Бахари благоволят не только его нынешние студенты, но и бывшие, а некоторые из них занимали весьма высокие посты и были необычайно знатны. Впрочем, в обучении отец Бахари ни чинов, ни родства не признавал.

— Тенедос, — рука проректора по инерции раскрыла журнал и даже пролистнула несколько страниц, но что–то знакомое в сочетании произнесенных им самим звуков промелькнуло уже под всклокоченным ежиком седых волос, и проректор поднял в миг заискрившиеся глаза: — Тенедос! — вскричал он едва ли не громче Ортиса и не менее радостно. — Ах, Пресвятые Небеса! Хастер!

Отец Бахари уже шел к Хастеру с распростертыми объятиями, и вскоре руки его довольно ощутимо похлопывали Хастера по спине и плечам. А сам он приговаривал:

— Я‑то, старый, подумал, это снова какой–то двоечник за пересдачей плакаться пришел. А это ты!.. Ну–ка, ну–ка, дай на тебя глянуть. — Он осмотрел Хастера с ног до головы с расстояния вытянутых рук. Прокомментировал увиденное: — Загорел, вижу, на Отмелях, на южном–то солнышке.